— Вот этот жид побил меня, — завопил Константинов. — Все видели. Я его не трогал…
— Да как же ты дался, чтобы жид тебя побил? — спросил вахмистр. — Он же меньше тебя… Ты побил его? — обратился он ко мне.
— Да…
— Как же ты посмел бить дворянина? Ты знаешь, что и командир не имеет — права наказать его, а ты, жид, его бьешь. Погодя, мы с тобой разделаемся, — злобно сказал он. Ему давно хотелось наказать меня.
Спустя некоторое время приехал командир.
Он производил приятное впечатление, и мы его не боялись. Это был стройный молодой человек с русыми усами и добрыми голубыми глазами; он был из немецких или шведских баронов — фон Гибенет. Как-то он хвалил меня за верховую езду. И вахмистру это очень не понравилось. С тех пор он искал случая очернить меня в глазах командира. Он сейчас же доложил ему о драке.
— Неужели? — удивился командир, окинул взглядом меня и дворянина. Мы оба стояли рядом, вызванные к допросу. Дворянин был головой выше меня.
— Ты его побил? — спросил он меня.
— Так точно, ваше сиятельство.
Командир сделал большие глаза: он не верил, чтобы я мог с ним справиться.
— За что же ты его побил?
Я рассказал.
— Ну, ты что скажешь? — обратился он к дворянину.
— Я его не трогал…
— Значит, он врет?
Командир допросил всех бывших при драке. Все подтвердили мои показания.
— Ты думаешь, если ты дворянин, так тебе позволено делать всякие мерзости, — сердито сказал командир. — И даже обманывать начальство. Ты знаешь, что тебе следует за обман командира? Что это за дикое слово: «жид». Никто чтобы не смел произносить его!
Я от него убегал, он за мной.
Вахмистр потерпел поражение. Кантонисты были рады. Придя на квартиру, я все рассказал моим хозяевам.
— От бисов сын! — сказала Марфа Ивановна. — Ишь який Мазэп!
— Тай ще дворянин, — насмешливо сказал Иван Никифорович.
— Сидай, сынко, обидать, ты же дуже змерз…
Я работал в швальне в послеобеденное время, в самый разгар работы, когда каждый из нас старался скорей окончить урок, отбыв который, мы после могли работать в свою пользу.
— Знаете, ребята, — сказал Иванченко, белобрысый парень 18 лет. — Куцый опять собирается подстроить нам пакость…
— Да ну его к… — выругался Федюкин, черномазый кантонист, похожий на цыгана.
На масляной наш эскадронный командир Гибенет, который мне покровительствовал и который вообще лучше других начальников относился к кантонистам, скоропостижно умер. Он несколько дней гостил в имении у знакомого помещика, и там после одного страшного кутежа его наутро нашли мертвым. Говорили, что он умер от угара, а может быть и просто опился.
После смерти Гибенета наш вахмистр, которого мы называли Куцым, стал невыносим. Этому способствовало то обстоятельство, что новый наш командир очень редко бывал в эскадроне. Всем распоряжался вахмистр по своему усмотрению. От времени до времени он ходил с рапортом на квартиру к командиру, и каждый раз приходил оттуда злой. Причин никто не знал. Среди нас ходили слухи, смутные догадки. Говорили даже, будто его там секут, и он вымещает гнев на кантонистах. Наверное же никто ничего не знал. Мы еще совсем не знали нашего командира.
Как бы то ни было, а нам приходилось очень круто. Не раз с тоскою и грустью вспоминали мы покойного доброго командира.
— Говорите тише, ребята, — шепнул я. — Он наверно сейчас под дверями подслушивает…
— Ну, что ты, — возразил Иван Безродный, тщедушный паренек. — Разве он всегда подслушивает?
— А я говорю, что сейчас он подслушивает, — утверждал я. — Хотите, докажу…
— Ну, докажи.
Я быстро на цыпочках подошел к двери и изо всех, сил толчком раскрыл ее так, что сбил с ног вахмистра: он упал навзничь, по его лицу струилась кровь.
— Ах, ты жид! — заорал он. — Ты хотел убить меня!
— Виноват, господин вахмистр, — сказан я. — Я не мог видеть, кто стоит за дверями… Мне надо было скорей побежать на воздух… Желудок у меня расстроился…
Кантонисты выскочили в сени.
— Погоди, я с тобой разделаюсь!.. — сказал вахмистр, уходя. Ему было больно и неловко.
Несмотря на то, что он грозил только мне, все были уверены, что достанется и другим. Конечно вахмистр слышал, как мы сговорились подстроить ему каверзу, в которой я был только исполнителем.
— Теперь нам не житье на свете, — говорили кантонисты.
— Замучает нас…
— Сживет со свету…
— Его самого надо сжить со свету, — мрачно сказал Иванченко.
— Ну да, сживешь его, — сказал Безродный, — как бы не так.
— Чорта с два. Он тебя скорей сживет… Плетью обуха не перешибешь.
— Ну, да это еще бабушка надвое сказала, — не соглашался Иванченко. — Мы тоже, брат, люди, не камни… Вот скоро будет инспекторский смотр. А Никитин спрашивает с «них» за нашего брата.
— Ну так что ж. Ты пожалуешься на вахмистра, а когда Никитин уедет, он тебя за это уж наверное со свету сживет…
— С ним надобно враз покончить… — сказал Цыган. — Нечего с ним долго валандаться. — В его глазах блеснул недобрый огонек.
Кантонисты переглянулись…
На следующий день, вечером, я шел домой на квартиру. Было темно, как бывает в безлунную ночь ранней весной, когда только что сошел снег. Кругом было тихо.
Издали доносилось кваканье лягушек…
Вдруг я услыхал знакомые голоса. Я стал прислушиваться и узнал голоса своих товарищей. Голоса Иванченко и Цыгана выделялись. Они о чем-то запальчиво спорили.