«Вот еще холера! — подумал я. — Ей еще отдавай честь. И так уж осточертело вытягиваться пред офицерами…» (при Николае I солдат обязан был отдавать честь, вытянувшись во фронт).
— Ваша воля гневаться, — сказал я, не изменяя позы, — а в воинском уставе не сказано, чтобы женщинам отдавать честь, даже генеральшам, даже жене военного министра.
Она побледнела от злобы, глаза позеленели:
— Мерзавец! — взвизгнула она, взмахнув зонтиком. — Ты еще смеешь так дерзко говорить со мной! Я тебя!.. — сучила она зонтиком прямо пред моим лицом, точно намереваясь выколоть мне глаза. — Я тебя, мерзавца, под суд отдам! Сквозь строй прогоню!.. — шипела она, словно гадюка, топая ногами в ярости. — Я тебя!.. в Сибирь, на каторгу!..
«Пошла ты к… — мысленно выругал я ее, — каждой сволочи честь отдавай!..» И пошел своей дорогой.
Однако я почувствовал себя скверно: я знал, что этот случай не пройдет для меня бесследно. Вот не повезло! Я досадовал на себя: не надо было артачиться, отдал бы ей честь и давись; не убыло бы от меня. А теперь вот… Она хотя и не спросила моей фамилии, но лицо ведь мое хорошо заметила. Узнает меня сразу. Сквозь строй за это не прогонят, но порки, пожалуй, не избежать мне.
И сердце у меня заныло. Из-за какой-то бабы мне придется расплачиваться…
На следующий день, когда мы вышли на учение, наш эскадрон выстроили в две шеренги. Приехал генерал с генеральшей. Оба они медленно проходили перед первой шеренгой. Генеральша зорко останавливала зеленые глаза на каждом солдате. «Значит не ошибся я: ищут меня». Я стоял в конце второй шеренги. «Неужели не узнает меня? Может ведь случиться»… Я все еще надеялся, авось гроза пройдет мимо. Но вот она уже около меня. Вот глаза ее остановились на мне, засверкав зеленым огоньком:
— Вот этот! — ткнула она зонтиком в меня.
— Не ошибаешься? — сказал генерал.
— Нет. Хорошо его помню.
Генерал обратился ко мне:
— Это ты вчера оскорбил мою жену?
— Никак нет, ваше превосходительство, — ответил я. — Я не оскорбил.
Генерал сделал большие глаза:
— Как не оскорбил? Ведь тебя узнали. Ты повстречался с моей женой вчера на мосту?
— Так точно, ваше превосходительство.
— Так чего ж ты сказал — нет? Хотел меня обмануть?
— Никак нет, ваше превосходительство. Позвольте доложить вашему превосходительству, что супруга ваша потребовала, чтобы я отдал ей честь, а я сказал, что по воинскому уставу женщинам не полагается честь отдавать, кроме государыни-императрицы, если знаешь ее в лицо. Лицо генерала сделалось грозным.
— Молчать! — крикнул он. — Я у тебя не спрашиваю устава! — И повернул лицо к эскадронному. — Дать ему двадцать пять розог.
— Слушаюсь, ваше превосходительство, — козырнул эскадронный.
В этот же день меня секли…
Я не в состоянии был подняться после порки; меня отправили в госпиталь.
Узнав об этом, Дьяков пришел навестить меня. Он сел подле койки, на которой я лежал, и тихо заговорил:
— Расскажи, как это случилось с тобой?
Я рассказал.
Расскажи как это было с тобой.
— Эх, ты, чудак, — грустно сказал он. — И нужно же было тебе связываться с бабой? — Потом он склонился ко мне и прошептал. — Разве не знаешь этого прохвоста… Погибели на них нет… Если бы декабристов не разгромили, таких прохвостов бы не было. Не было б и телесного наказания… Приходится теперь… Ну… — встал он. — Поправляйся. Скоро будешь переведен. Авось, там легче будет. — Он пожал мне руку и вышел…
Неделю спустя я получил перевод в город Бахмут и отправился туда пешком. В те времена солдаты не ездили, а шли пешком хоть какое угодно большое расстояние. Ездили только офицеры, дворяне, знатные и вообще люди «благородного» происхождения…
Был полдень, когда я вошел в Бахмут. Меня одолевала усталость. Я спешил скорей добраться до штаба, пройти через все формальности, чтобы получить квартиру и отдохнуть.
Придя в канцелярию штаба, я застал только одного дневального, стоявшего у двери старого солдата. Я сел уныло на скамью. Несколько минут спустя вбежал черноволосый, средних лет, унтер, и стал рыться в ворохе бумаг на столе.
Я спросил его, где бы мне увидеть старшего писаря, чтобы пред’явить ему документы о переводе.
— Старший писарь это я, — сказал он с достоинством, выдернув из вороха какую-то бумажку. — Ты переведен к нам? Ладно. Но мне некогда сейчас. Завтра удовлетворю тебя. Идем. — И он направился к двери. Я пошел за ним.
— Сейчас будут гнать сквозь строй двух солдат, и приказано, чтоб все там были.
Мне эта история не улыбалась. Удовольствие какое: смотреть, как будут казнить людей, мало я видел этого…
— Я с дороги устал очень, — сказал я, — мне бы отдохнуть.
— Ладно, успеешь отдохнуть.
— А где же я буду ночевать сегодня?
Он подумал и сказал:
— Да, это верно. Пойдем, укажу тебе ночлег. — он ускорил шаги. — Шибче идем, а то опоздаем.
Я еле поспевал за ним.
— За что их гонят сквозь строй? — спросил я.
— За государственное преступление, — многозначительно ответил он.
— Какое же государственное преступление учинили они?
— Какое? — Он помолчал, обдумывая, сказать или нет. Потом ответил: — Ты этого не поймешь, молод и малограмотен.
— Напрасно вы так думаете, господин унтер-офицер, — сказал я. — Я хоть и молод, но хорошо грамотен. Понимаю все, что говорят мне.
— Понимаешь? — испытующе смотрел он на меня. — Тогда другое дело. — Он приблизился ко мне и таинственно сказал: — Они пошли супротив государя-императора и супротив начальства. Понимаешь? Говорили, будто государь-император и помещики мучают народ и что не надо ни государя, ни помещиков, а чтоб, значит, была республика. Понимаешь?.. — Смотрел он на меня глазами полными ужаса. — Республика… Понимаешь? Во!..