Старый кантонист - Страница 20

Мой конь сделал три шага вперед и остановился.

Следуя указаниям Николая, я разбил полк на две части, образовал две колонны и пропустил их церемониальным маршем. Потом одну поставил линией фронта для нападения на гусарский полк, которым командовал генерал Новицкий. Другую оставил в резерве. Произвел атаку на противника, который старался прорвать линию моего фронта… Делая искусные группировки и постепенно вводя в дело весь резерв, я быстро и метко бросал на противника группу за группой и делал нажим там, где он меньше всего ожидал этого. Производил удары во фланг, обход их и захождение в тыл противника.

В конце этих маневров 3-й батальон гусар был взят мною в плен… Противник был разбит наголову…

Я так устал и охрип, что уже не в силах был больше произнести ни звука. Пот лил с лица ручьями, стекая на нагретую солнцем медную кирасу. Каска жгла голову. Высокий и твердый, как дерево, тесный воротник колета, как тиски, давил шею, подпирая высоко подбородок и причиняя боль.

Оба полка, и люди, и лошади, были в поту, задыхались от усталости и жары. Больше других умаялись батальонные и эскадронные командиры; их лошади были сплошь в пене, точно вымазанные мелом. Командир нашего второго батальона Никифоров, человек пожилой и грузный, с одышкой, которого я чаще других бросал на противника, до того забылся в этой горячей суете, что не почувствовал, как испражнился на седле и как испражнения прошли у него по спине вверх и вышли через край воротника…

Николай был очень доволен.

— Молодец, — сказал он растроганно. — Спасибо.

— Рад стараться, ваше императорское величество! — прохрипел я.

— Благодарю… — Николай обнял меня и поцеловал в лоб: от него пахнуло на меня чудеснейшими духами, сильный и тонкий запах которых я долго после этого ощущал…

— Жалую тебя офицером…

— Ваше императорское величество, — подскочил наш полковой, — осмелюсь доложить: он еврей!..

Николай изменился в лице, глаза его расширились, он смутился. Но сейчас же овладел собой. Взгляд его стал металлически-суровым. Он досадовал на командира за то, что тот его не предупредил, а на меня за то, что я еврей. Ведь царское слово, по обычаю, обратно не берется. Но вместе с тем он не мог допустить, чтобы еврей был офицером.

— И не принявший православия? — сухо спросил он у меня.

— Никак нет, ваше величество, — твердо ответил я.

— Гм… — хмыкнул он досадливо и капризно, подавляя в себе раздражение. Твердый тон моего ответу очень не нравился ему. Его железный деспотизм, не ведавший препятствий своим прихотям, в моем отказе встретил неожиданное сопротивление. Оставалось обойти его как-нибудь, не роняя своего самолюбия. И, закусив губы, он решился на последнее, таи как слишком далеко зашел в этой игре со мной… Один его поцелуй чего стоил… царский поцелуй еврею… Если я не крестился до сих пор, то могу креститься теперь, по желанию царя.

— Теперь же желаешь принять православие? — тоном, не допускающим возражения, спросил он.

— Никак нет, ваше величество, — ответил я.

Его красивое лицо насупилось, округлые с румянцем щеки чуть вздулись и отвисли; между бровями появилась складка гнева.

— Почему? — спросил он.

— Я поклялся остаться верным сыном своего народа.

Граф Никитин, точно только что узнав меня, махнул рукой: мол, это тот самый, из него толку никакого не будет. Полковой вперил в меня свои жестокие, как колючки, глаза. Он готов был сейчас же высечь меня.

— Ну, — сделал Николай капризный жест нетерпения рукой в сторону полкового, — в таком случае дать ему награду в 300 рублей и нашивку.

И он сердито от меня отвернулся. Он был не в духе. Я испортил ему праздничное настроение.

Глава XIV. Генеральша

Шесть лет я провел в кантонистах. После этого вышел на службу, т. е. был зачислен в рядовые нашего полка. До сих пор я только учился служить, теперь же начал двадцатипятилетнюю «действительную службу». Мне шел тогда 21 год. Служба в кирасирах была очень тяжела, и я начал хлопотать о том, чтобы перевестись в пехоту, где служить было гораздо легче. Мой бывший вахмистр Дьяков теперь был уже корнетом, и он обещал устроить мне назначение в Бахмут — в Крымский пехотный батальон.

Я отправился к нему просить его, чтобы он ускорил дело. Его не оказалось дома. И я пошел к знакомому крестьянину-сапожнику, который починял мне сапоги. Он жил за рекой. Взойдя на мост, я увидел жену полкового командира: толстая, высокая с зонтиком, она шла мне навстречу. За ней ковыляла болонка. Впереди меня шел, постукивая палкой, слепой крестьянин. Болонка залаяла на него и ухватила его за полы зипуна. Он замахал палкой и матерно выругался. Генеральша покраснела от злобы и заорала на него:

— Ах, ты хам!.. Ах, ты подлец! Как ты смеешь выражаться так в моем присутствии?! Я тебя арестую! На эшафоте засеку!..

— А кто вы такая? — сказал слепой. — Я ведь не вижу, не зрячий ведь я. Кабы видел, другое дело. — И поковылял дальше.

В это время я поровнялся с ней. Она метнула на меня острый взгляд. Я сделал вид, что не заметил ее, и прошел. Она окликнула меня:

— Эй, солдат! Остановись!

Я остановился.

— Иди-ка сюда!

Я подошел.

— Ты знаешь, кто я? — спросила она.

— Знаю, — ответил я. — Супруга нашего полкового командира.

— Так почему же ты мне не отдал чести? — злобно сказала она.

— Вам не полагается.

— Как не полагается?! — крикнула она. — Как ты смеешь со мной так разговаривать?! Я генеральша. Стань во фронт и сними фуражку!